(Почти баллада)
Заря над опальной столицей
Глядела спросонок так зло.
Прохожих зеленые лица
На миг отражало стекло.
Скулили в воротах собаки,
Горели костры на кругу,
И — колокол черный — Исакий
Качался в летящем снегу.
А там, за синеющей рамой,
Глядя в электрический свет,
Бессонный, горящий, упрямый
Всю ночь задыхался поэт.
И, только-что сумерки стерло,
Вскочив на придвинутый стул,
Свое соловьиное горло
Холодной петлей затянул…
Промерзли чухонские дровни,
А лошадь ушами прядет.
Никто и вольней и любовней
Над телом его не заржет.
Покрыт простыней, без подстилок,
Он едет к последней беде,
И в мерзлые доски затылок
На каждой стучит борозде.
А завтра в вечерней газете,
Спеша на трамвае домой,
Бухгалтер прочтет о поэте
В столбце, обведенном каймой.
Но дома — жена и ребята,
Письмо и тарелка ухи.
«Я тоже, — он скажет, — когда-то
Писал недурные стихи.
Зато вот теперь, слава богу,
Служу и живу ничего».
Бродяга! Мечтатель! В дорогу,
В дорогу, не слушай его!
Уж лучше-б ты канул безвестней,
В покрытую плесенью тишь.
Зачем алкоголем и песней
Глухие сердца бередишь?
За всех, кто вареньем и чаем
Ленивую гонит хандру,
Мы в каждой строке зажигаем
Высокий костер на ветру.
Чтоб слыть «негодяем» и «вором»,
Лжецом и растратчиком слов,
Чтоб плакать над их же позором
В разбойном просторе стихов!
***
Всеволод Рождественский
